Смотрят на нас со старых, истёртых фотографий лица: молодые, старые, вдумчивые, весёлые, серьёзные и степенные, по-детски открытые, ещё только вставшие на пороге новых открытий. И у каждого своя судьба, дорога - длиною в жизнь. И дорог этих великое множество и все они разные. Держишь старую фотографию в руках - как же сложилась судьба, например, вот этой задорной девчушки? А вот этого упитанного малыша на руках у простой, но красивой и гордой русской женщины, так и не сумевшей пережить всех тягот и невзгод тех лихих годин…
Кто не знает в нашем городе Жукове, бывшем селе Угодский Завод, Надежду Никифоровну Талалаеву? Старейший культработник, народный депутат, участница художественной самодеятельности, вот уже больше 20 лет солистка хора "Русская Душа" при Жуковском Городском Доме Культуры, да и просто замечательный человек, отзывчивая, душевная и внимательная, всегда готовая придти на помощь нуждающемуся, и всё это не голословно и не для красного словца: будучи давно на пенсии, Надежда Никифоровна закоренелый общественник и на общественных началах (т.е. абсолютно не получая никакой зарплаты) при поддержке Городской Администрации ведёт Общество Инвалидов. На её попечении и инвалиды, и вдовы погибших не только г. Жукова, но и Жуковского района: кому лекарства по льготной цене, кому дрова, кому инвалидность или льготы, как говорится "выбить", а кому и просто по дому помочь. Кроме того, Надежда Никифоровна замечательный рассказчик. Она рассказала историю военных лет такой, какой видела её глазами пятилетней девочки…
"Родилась я в Брянской обл. (быв. Орловская) Навлянском р-не в д. Зелепуговка. Была у нас такая легенда, якобы ехал когда-то по этим местам царь, был на нём зелёный кафтан, он и потерял пуговицу от своего кафтана, а пуговицы, как известно, тогда были в цене. Искали-искали ту пуговицу, да так и не нашли, и сказал он, что быть тому, чтобы здесь деревню построили и назвали бы её Зелёная Пуговка, а по-простому - Зелепуговка… Предки мои были крестьянами, дед по отцовской линии занимался пчеловодством. Было у них с моей бабушкой Гузенковой Агриппиной Алексеевной, которая дожила до 102 лет, 5-ро сыновей: Василий, Иван, Андрей, мой тятя (у нас не говорили ни папа, ни отец, а "тятя") Никифор, Павел и дочка Матрёна, которой было всего годик, когда дедушка умер, и бабушка Грыппа осталась вдовой. Отец мой Никифор Данилович 1911 г.р. был бригадиром полевого стана и пчеловодом - дедушкино сказывалось.
Когда началась война, у моей мамы Анастасии нас было четверо детей, два старших брата, я - мне шёл шестой год - и трёхлетний Фёдор. В то время мама была беременная пятым ребёнком. У нас от села Навля (через одноимённую речку-мост, и за мостом сразу) шла железная дорога на две ветки – одна на Харьков, а другая на Киев. Мы считали, что Киев от нас в верстах 200-300-стах, поэтому, когда Киев разбомбили, по железной дороге немцы быстро хлынули в нашу Брянскую область. Так как демобилизовать на фронт никого не успели, мой отец и все его братья ушли партизанить в Брянские леса. Четверо братьев погибли: когда в 43-м Брянскую обл. освободили, отец сказал: "Или грудь в крестах, или голова в кустах" и пошёл на фронт. Погиб он в Гомельской области и похоронен в Братской могиле. А дядю Андрея в 45-м году на носилках всего израненного привезли домой из госпиталя. Прожив месяц, он умер. Так наша бабушка потеряла в войну всех своих сыновей.
И вот с Украины через нашу деревню беженцы пошли, пришёл немец и к нам… Мы как узнали, что немцы идут, попрятались в погребах: мама, мы дети, бабушка…Открывается дверь в подвал и стоят на пороге три немца - мы за маму спрятались - говорят между собой, а мы ничего не понимаем, тогда они гранату вынимают, и мы поняли, что нам надо выходить, иначе они нас подорвут. Выбрались мы из подвала, на середину дороги, глядим, а по обе стороны дома уже горят. Дома были покрыты соломой, ветер раздувал соломенные крыши, и горящая солома летела на нас. И погнали нас по дороге, как мы были. А в одном доме лежал старенький-старенький дедушка. Немцы его выволокли на улицу, думали, что он сможет идти, но он от старости на ногах не держался и они его на наших глазах расстреляли, а дом подожгли.
Собрали нас на поляне, окружили собаками и держали 3 дня. У нас в деревне было много родни - две моих бабушки, тётя, дяди Ивана жена с детьми. У каждой женщины было по пять, шесть детей, редко у кого двое. Так что нас детей было больше, чем взрослых. Немцы высматривали молодёжь-ребят лет 14-ти, а девушек постарше, чтобы отправлять в Германию на работу. Моему старшему брату, Валентину, было тогда 13 лет. Мама за него испугалась, и решили его девочкой нарядить. Надели на него "чехлик" - вышитую кофту на завязках, пальтушечку, платок на голову. Ходит немец, смотрит. У них у всех кнуты в руках были. Останавливается перед Валентином, вот так кнутом его под подбородок. А Валентин возьми, да и сделай ему "симпатию". Переводчик переводит, что, мол, дочка ваша немцу больно понравилась. А мы ещё больше испугались. Помню, троих из нашей деревни угнали в Германию, двое сбежали по дороге, а Аксинью Локутову (ей тогда было 17 лет) увезли. Потом она нам рассказывала, как их привезли в Германию и разобрали по хозяйствам. Она работала на хозяев: детей растила, в огороде, корову доила. Обращались с ней хорошо. Только в 50-м году она вернулась домой. Хозяева-немцы дали ей чемодан с одеждой, деньги. Так она хорошо немецкий язык знала! Замуж она не вышла, но родила себе дочку Валю…
… Так вот, сидим мы на поляне, есть-пить надо. Уж не помню, что пили, но нам разрешали картошку на поле копать. Немцы сыпали её прямо вёдрами в костры-пекли, кто успел, тот и схватил. Через несколько дней немцы опять стали нас собирать. Возле нас паслись наши коровы. Женщинам разрешили взять коров и мама с бабушкой запрягли нашу корову в телегу, посадили нас детей, и наша колона тронулась к железной дороге. Когда нас гнали через деревню Алешинку, дома стояли уже пустые, всех жителей угнали, и кто из женщин мог, тот забегал в дома и брал хоть что-нибудь. Немцы это видели, но ничего не делали. Наша бабушка забежала в дом своей сестры, и вынесла три каравая хлеба-мама спрятала его на телеге, под нами. Мы хлеба тайком поели и захотели пить. Стоял конец лета, выросла огородная овощ. Бабушка по пути надёргала в огороде репы и брюквы, обтёрла подолом и нам дала, мы её грызли.
Когда мы дотащились до Навли, со всех деревень уже нагнали народу и всех нас согнали в здание элеватора. Народу было столько, что все стояли вплотную друг к другу: старики, женщины, подростки: ни лечь, ни сесть. По стенам стояли мешки с мукой, на этих мешках кое-как разместили детей. Мы проковыривали в мешках дырки и ели муку. Взрослые нас ругали: "Не ешьте сухое, желудки попортите!". Утром немцы посрывали с женщин платки, надели их и попытались доить наших коров, которые стояли в окружении дощатых амбаров. Но коровы их не подпустили, тогда они вызвали некоторых женщин и велели им доить. Мама наша надоила целое ведро, но они всё молоко забрали себе, нам ничего не дали.
Так продержали нас на элеваторе не помню сколько дней, и погнали на станцию и стали загонять в вагоны, в которых возили скот. Набили битком, опять ни лечь, ни сесть.
Нас пристроили в уголок, а нашу маму перепутали с другой женщиной и стали заталкивать в другой вагон, она к нам бросилась, немцы её с ног сбили и начали бить. Бабушка нас к себе прижала, говорит нам: "Не смотрите, не смотрите!". Подошёл переводчик и объяснил, что, мол, её с детьми разлучили. Женщины маму подхватили и кое-как в уголке возле нас пристроили. Задвинули двери на вагоне, закинули крюки и мы поехали. Ехали всю ночь, потом глядим, сквозь щели засветило-утро настало. Вдруг вагоны замедлили ход и остановились. Заскрежетала дверь. Мама нас собой прикрыла, а Федю к себе прижала. Бабушка прямо у входа стояла. Бабушка тогда давай кричать, чтобы все в вагоне слышали: "Люди, наши, наши!". Это были партизаны. Нас собрали и в кусты, что росли по обе стороны железной дороги, ступайте, говорят, след в след. Наш район находился на границе Курской и Орловской обл., кругом болота. Шли мы группами. От кочки к кочке переброшены доски, впереди идёт провожатый - каждому палку протягивает, за палку держишься и переходишь. У одной женщины был грудной ребёнок, он так сильно кричал, что она решила сунуть ему грудь на ходу и оступилась. Как ухнула, так сразу её затянуло в трясину, только пузыри пошли. Двое партизан было протянули ей палки, чтобы подтащить поближе, но не успели. Хорошо, она ребёнка успела выпихнуть, подхватили. Вывели нас из болота на поляну: дом стоит двухэтажный, стога сена под огромными соснами, видимо, бывшая барская усадьба. Разместили нас на ночь кого где, а утром собрали, чтобы вести дальше. Среди партизан был свой "полицай", который приносил партизанам сведения о немцах. А я была хорошенькая, в сарафанчике красивеньком стою, мама сшила. Подходит он ко мне и тихо-тихо спрашивает: "Кушать хочешь?" и даёт мне два кусочка хлебушка. А я их подмышки - раз, спрятала, и к маме потихонечку: "Мама, подели". Моя тётя Зина, сестра-близнец мамы, осталась в партизанах. Когда вывели нас из леса на поле, мы попали под бомбёжку. Был уже конец августа, зерно убрали и на поле стояли скирды соломы. Когда стали мы переходить поле, налетели вражеские самолёты. Провожатый кричит: "Не подходите к скирдам, бегите в лес!". Самолёт летит, мы все ложимся. Немцы отстрелялись и, правда, никто был ни ранен, ни убит. Только кинули напоследок две бомбы, которые попали в скирды, и люди, что там прятались, погорели заживо.
Привели нас в деревню, где немцев не было и стали по домам распределять. Распределили в один дом сразу пять семей. Хозяйку нашу звали тётя Шура, и дочка у неё тоже была Шура. Пожили мы недолго, а тут пришли немцы. Хозяйка с немцами "гуляла", у неё в доме часто были попойки. Эта тётка Шура стала выпрашивать у моей мамы платок. А у нас и так ничего не было, только что на нас, и она затаила злобу. В феврале наша мама родила мальчика. Хозяйка вечером пьяная, приходит "полицай", который из наших, и говорит: "Собирайте детей, за лесом вас будет ждать лошадь. Шурка немцам сказала, что вы семья партизана".
Переправили нас в другую деревню. Через месяц маленький братик умер. Вскоре к нам переехала наша родня. Так, 15 семей, мы жили у старой бабушки, дом у неё был большущий, но нас, думаю, как бы человек не сорок набралось, женщин с детьми. Спали мы на полу, на соломе, днём солому сгребали в угол. Осень, нам было холодно. И нагрянули в деревню немцы - на танках, на машинах, но нас они не тронули. С ними был "полицай", он хорошо знал немецкий, но себя не выдавал, а сам всё выведывал и передавал нашим. Вечером врываются к нам немцы: " У вас партизаны!". Снежок выпал, поля белые и его следы ведут к нашему дому. Он к нам в сени заскочил, по лестнице и на чердак. Там в сено закопался. Немцы велели моей маме на чердак лезть, а сами за ней полезли. Партизан сидит тихо, себя не выдаёт. Тогда немцы взяли вилы и стали тыкать в сено, но никого не нашли. А мама моя стоит-окаменела. Слышит голос: "Сестричка, помоги". Партизану немцы ногу проткнули вилами. Мама от поддёвки льняной (которую надевали под юбку) кусок оторвала и ногу ему перевязала. И мои бабушка с тётей рано утром караулили у дома, чтобы партизан мог убежать. Дедушка старенький, который жил с нами в доме, приготовил телегу с сеном и увёз партизана. Он часто выходил из дому и ходил по огородам, "следы на снегу делал", чтобы немцев с толку сбивать. Под немцами мы прожили зиму. Одну женщину выселили из дому, там штаб сделали. У немцев была полевая кухня. Наш староста договорился маленьких детей кормить-и мы ходили к кухне кто с бидончиками, кто с котелками. Повара увидят нас с братиком Фёдором, подзывают: "Киндер, киндер". Два повара у них - один хороший, черпак на длинной ручке-наливает, не плеснёт. А другой в колпаке высоком, при фартуке, берёт котелок и тьфу в него. Не знаю, плевал ли, нет, но только так: "тьфу". И тот "хороший", как мы думали, сказал начальству, и того "плохого" поменяли. И дали другого. Приходим мы домой, как сейчас помню, кричим: "Немец теперь хороший, немец хороший! Ещё лучше того! Плохого убрали!". Приносили мы поесть у кого сколько, сливали в ведро и от туда всем наливали хоть сколько-нибудь, тем и питались.
Мне уж лет шесть было, а Феде четвёртый год. Я в лаптях, в телогрейке, верёвкой замотана, платок клетчатый и Федя такой же. Ходили мы побираться в один и тот же дом и нас там всегда ждали. Два кружочка хлебушка по сантиметру (толщиной) в бумажку завернут, чтоб не раскрошился, за пазуху сунут: рукава у телогреек длинные, руки мёрзнут. А один раз кусочек сахару ровненько пополам раскололи и в карман нам. Всё несли домой: "Бабушка, там сахар в кармане". Бабушка всем поделила по крошечке. И хлеб, что нам давали, делила на всех детей, а нас было человек, наверное, тридцать: мои двоюродные сёстры и братья, и дети соседей по деревне.
В 43-ом году немцы стали отступать. Летом нас увезли в Задонский р-н совхоз Задонск. Там мы жили хорошо. В 1941 году из нашего совхоза Навлинского района эвакуировали племенных лошадей породы орловский рысак, свиней ливенской породы, племенных коров и при них был наш директор совхоза Чечиков. Сестра-близнец моей мамы, тётя Зина, до войны работала свинаркой, была ударница пятилетки. Когда директор увидел маму, бросился к ней навстречу: "Зиночка, ты жива!". Мама сказала, что Зина в партизанах. Маму определили работать на пекарню. Было лето, созрела смородина, мы дети собирали смородину, но записывали на взрослых, им платили деньги. Жили мы в шалаше. Ловили ракушки в реке, их в ведро: в горячей воде они раскрывались, мясо брали и готовили суп. Ловили рыбу и несли на кухню, в столовую, где был общий стол. Так мы помогали взрослым. На полях много было посажено картошки, капусты, моркови, сахарной свеклы, красной. В 1943 г. освободили Брянск, тётя сильно заболела в лесу и её переправили, как тогда говорили, "на Большую Землю". Она разыскала нас, и мы уехали на родину. Жили сначала в школе в районе, кормили нас местные. Взрослые по очереди копали землянки, перевозили семьи. Потом также по очереди стали строить дома. Вернулись из партизан мужчины, жить стало легче. 17 апреля 45 года мама умерла. Тётя не могла нас прокормить, скоро зима, а у неё даже дома не было. Валентин собрался тайком и уехал в Брянск, подошёл к милиционеру и попросился в детский дом. Был он такой толковый парень, вышивал, вязал, что директор детского дома взял его в свою семью, где он нянчился с его дочкой. Тётя Зина собрала нас и повезла хоть на время пристроить в детский дом. Но в детский дом нас не брали, потому что у нас были родные. Тогда её научили оставить нас у ворот и ждать. Ждали мы до вечера. Вечером к нам подошёл директор детприёмника, у него не было правой руки, и стал расспрашивать с кем мы тут. Мы сказали, что нас привезли чужие люди. Два месяца мы жили в детприёмнике, а потом нас отправили в детский дом в д. Митьковка Брянской обл. В тот день тётя Зина опоздала на работу и её осудили за опоздание, дали 3 месяца тюрьмы, отбывала она в Клинцах. Она ничего не знала о нас. После заключения тётя Зина вернулась домой. Ей выделили делянку леса на постройку дома. Собрались они с девчатами, сами деревья выпиливали на корню, валили, сами суки обрубали. Тётя Зина замешкалась, и ей переломило ногу упавшей сосной, после этого она долго лежала в больнице. Забрала она меня из детского дома в ноябре 48 года.
По-разному сложилась наша судьба. После 14 лет братьев Николая и Фёдора направили учиться в ФЗО. Николай по распределению попал в Карельскую обл., а Фёдор в Новосибирск на химический завод. Когда взорвался баллон, ему обожгло лицо, его подлечили и отправили домой. Валентин выучился на комбайнёра, поехал на Север, работал экскаваторщиком на золотых приисках, где погиб при трагических обстоятельствах: не поделив карьер, его убил напарник. Я закончила школу и по вербовке уехала в Тульскую обл., вышла замуж, родила сына. Мне никак не сиделось на одном месте, хотелось посмотреть страну, поэтому мы с мужем работали по вербовкам, тогда это было модно: в Ярославской обл., Ростовской, Пензенской, в Москве, трудилась на шахте, железной дороге, была штукатуром. Закончив годичную ветеринарную школу по направлению колхозов и совхозов работала в Курской обл. сначала ветсанитаром, потом младшим ветфельдшером. Сын пошёл в школу. Наши пути с мужем разошлись: он остался на родине, а я поступила в ветеренарный техникум и получив профессию фельдшера, работала ветврачом. Приехала жить в Калугу, к брату, там и познакомилась со вторым мужем. С ним, в 71-ем году мы поселились здесь, в д. Стрелковка. В Стрелковке я прожила 20 лет. Работала зав. Стрелковским клубом. 12 лет с 80-го по 92-ой была народным депутатом от д. Стрелковка. Потом перебралась в Жуково. Пятнадцать лет назад мой сын Алексей трагически погиб. А жизнь идёт своим чередом: женился внук Вова, растёт правнук Дима. Песни и общественная работа держат меня, как это говорится, в тонусе. Много планов на будущее…"
Записала И.В. Грин
